Форнарина

Опубликовано в газете «Вести Дубны» (апрель, 1996 г.)

В замечательной работе «О прекрасном» французского художника Эжена Делакруа есть такие слова: «Если предмет действительно прекрасен, то внутреннее чутье сразу же подсказывает нам его ценность и заставляет нас восхищаться им независимо от наших привычек и предрассудков». В моей жизни был момент, который ярко подтвердил это следующим образом.

Первый раз я посетила московский Музей изобразительных искусств имени Пушкина, будучи уже студенткой. Не спеша, я шла по залам старинной живописи, но темные полотна с их непонятными сюжетами не трогали меня. «Теперь, наверное, все работы старых мастеров служат более для разума, нежели для чувств», — подумала я тогда.

Вдруг мое внимание привлек женский портрет. Я не могла сойти с места и стояла, очарованная им. Подошла ближе. Под картиной была надпись: «Джулио Романо (1499-1546) «Форнарина». Фамилия художника и имя таинственной незнакомки были мне неизвестны, и я записала их в свой блокнот.

Запомнив хорошо место, где находилась картина Романо, я пошла дальше. В залах импрессионистов и современной живописи после старинных полотен дышалось легко и свежо. Светлые краски напоминали о радостном назначении бытия. И все же, в тот первый день посещения пушкинского музея мною завладела таинственная Форнарина.

Впоследствии каждый раз, бывая в музее, я всегда напоследок шла к «своей» Форнарине. «Здравствуй», – мысленно говорила я ей, и несколько минут, совершенно отрешаясь от всего, наслаждалась ее прекрасным образом.

Не знаю почему, но я не придала тогда значения ни фамилии художника – Джулио Романо, ни самому имени Форнарины и не пыталась узнать о них подробнее. После окончания института я стала жить и работать в Дубне. Посещение Музея практически прекратилось. И со временем имена Романо и Форнарины как-то стерлись в моей памяти.

Прошло несколько лет. Однажды в книге М. Копшицера о художнике Валентине Серове мне попались строки о том, что благодаря своему портрету в картине «Девушка, освещенная солнцем», Маша Симонович стала «такой же легендой для русского искусства, какой для мирового искусства стали Джоконда, Форнарина или Саския».

Имена Джоконды и Саскии тогда уже были мне хорошо знакомы, а вот имя Форнарины… Как я уже сказала, к тому времени оно, записанное мною при первом посещении Музея изобразительных искусств, забылось, а следовательно, представлялось совершенно незнакомым. Но ведь оно стояло в одном ряду с Джокондой! Форнарина… Форнарина… Вдруг какая-то неведомая сила заставила меня найти тот давнишний блокнот, с которым я впервые вошла в Музей. Открыв его, я вздрогнула от неожиданности – на первой странице было написано: «Джулио Романо (1499-1546) «Форнарина».

Да, конечно, по своему воздействию портрет стоял в одном ряду с леонардовской Джокондой и рембрандтовской Саскией.

Впоследствии имя Форнарины не раз попадалось мне в литературе. Я узнала, что по-настоящему всемирную известность ей принес не Романо, а Рафаэль. Она была его возлюбленной, которую он писал множество раз, и которая явилась прообразом Марии в его знаменитой «Сикстинской мадонне». Джулио Романо был любимым учеником великого флорентийца. Он писал возлюбленную Рафаэля, но в ее портрете явно проступила его чистая, возвышенная любовь к ней. Именно в этой любви и кроется разгадка магического воздействия портрета на зрителей.

Да, Делакруа был прав – в общении с искусством первую роль играют наши чувства, а не знания.